Сегодня попалась на глаза вот такая подборка. Думала, ставить ее сюда или нет. А почему собственно нет?

************

Я живу в ожидании краха,

Унижений и новых утрат.

Я, рождённый в империи страха,

Даже празднествам светлым не рад.

Всё кончается на полуслове

Раз, наверное, сорок на дню...

Я, рождённый в империи крови,

И своей-то уже не ценю.

***

Вы говорите про Ливан...

Да что уж тот Ливан, ей-богу!

Не дал бы Бог, чтобы Иван

На танке проложил дорогу.

Когда на танке он придёт,

Кто знает, что ему приспичит,

Куда он дула наведёт

И словно сдуру, что накличет...

Когда бы странником – пустяк,

Что за вопрос – когда б с любовью,

Пусть за деньгой – уж лучше так,

А не с будёнными и с кровью.

Тем более, что в сих местах

С глухих столетий и поныне –

И мирный пламень на крестах,

И звон малиновый в пустыне.

Тем более, что на Святой

Земле всегда пребудут с нами

И Мандельштам, и Лев Толстой,

И Александр Сергеич сами.

***

«Я и раньше знал, что общество наше деградировало, но что до такой степени – не предполагал. Есть отдельные достойные сохранившиеся люди, но что они на громадную толпу?.. Не хочется ни торопиться, ни

участвовать в различных процессах, происходящих в обществе. Хочется тихо, молча, смакуя, не озираясь, не надеясь, не рассчитывая...» (Это – из его письма осени 1989 года.)

***

Стихотворение, первая строфа которого появилась в «Вечерней Москве» 4 февраля 1991 года:

Ребята, нас вновь обманули,

Опять не туда завели.

Мы только всей грудью вздохнули,

Да выдохнуть вновь не смогли.

Мы только всей грудью вздохнули

И по сердцу выбрали путь,

И спины едва разогнули,

Да надо их снова согнуть.

Ребята, нас предали снова,

И дело как будто к зиме,

И правды короткое слово

Летает, как голубь во тьме.

***

– Булат Шалвович, что кажется вам самой страшной бедой нашей страны? – спросил у поэта в 1992 году журнал «Столица». 

Ответил он так: 

– То, что мы строили противоестественное, противоречащее всем законам природы и истории общество и сами того не понимали. Более того, до

сих пор по-настоящему степень этой беды мы не осознали… Мы по-прежнему не умеем уважать человеческую личность, не умеем видеть в ней высшую ценность жизни, и пока всё это не будет у нас в крови, ничего не изменится, психология большевизма будет и дальше губить нас и наших детей. К сожалению, она слишком сильна и разрушительна, и необыкновенно живуча...

***

Нашему дикому обществу нужен тиран во главе?

Чем соблазнить обывателя? Тайна в его голове,

В этом сосуде, в извилинах, в недрах его вещества.

Скрыт за улыбкой умильною злобный портрет большинства...

***

Хрипят призывом к схватке глотки,

Могилам братским нет числа,

И вздёрнутые подбородки,

И меч в руке, и жажда зла.

Победных лозунгов круженье,

Самодовольством застлан свет...

А может, надобно крушенье

Чтоб не стошнило от побед?

Нам нужен шок, простой и верный,

Удар по темечку лихой.

Иначе – запах ада скверный

Плывёт над нашей головой.

***

23 июня 1995 года, стоя перед микрофоном на парижской сцене, Окуджава отвечал на вопрос, как он относится к войне в Чечне. Поэт назвал её страшным явлением, … которое будет помниться много, много десятилетий, если не столетий… Этот маленький народ, в котором нет даже миллиона, допустим, он даже очень-очень самовлюблённый и очень сложный – всё-таки надо считаться с национальной психологией… Тем более – такого маленького народа (Аплодисменты). А его в прошлом веке в течение 50 лет уничтожали… В этом веке в 44-м году выслали весь народ на гибель. И сейчас опять уничтожают. Ну, что такое? Неужели российская власть не может самоутвердиться другим способом? Неужели для этого нужно убивать своих же сограждан?

Меня удручают размеры страны проживания.

Я с детства, представьте, гордился отчизной такой.

Не знаю, как вам, но теперь мне милей и желаннее

Мой дом, мои книги, и мир, и любовь, и покой.

***

Мне русские милы из давней прозы

И в пушкинских стихах.

Мне по сердцу их лень, и смех, и слёзы,

И горечь на устах.

Мне по сердцу их вера и терпенье,

Неверие и раж...

Кто знал, что будет страшным пробужденье

И за окном – пейзаж?

Что ж, век иной. Развенчаны все мифы.

Повержены умы.

Куда ни посмотреть – всё скифы, скифы, скифы.

Их тьмы, и тьмы, и тьмы.

***

«Мы больны, у нас дикое, больное общество. Оно живёт ещё старыми стереотипами, старой структурой. Оно не может жить энергично,

по-новому. Оно учится этому, привыкает. С болью, с кровью, с ужасом.»

(На концерте в Киеве, 1990.)

«Мы семьдесят лет деградировали, дичали. Знаете, есть замечательный пример из Библии. Когда Моисей уводил евреев из египетского плена, он вёл их сорок лет вместо пяти дней, чтобы вымерло поколение, которое было рабами, и чтобы появились люди, свободные от чувства рабства. А мы – не просто рабы, которые страдают от тягот, мы – профессиональные рабы, которые гордятся своим рабством...» (Из интервью в Донецке,

февраль 1991.)

***

Не от гриппа или умопомрачения,

Не на фронте, не от пули палача –

Как обидно умереть от огорчения,

Раньше времени растаять, как свеча...

***

Ничего, что поздняя поверка.

Всё, что заработал, то твоё.

Жалко лишь, что родина померкла,

Что бы там ни пели про неё.

***

Дойдя до края озверения,

В минутной вспышке озарения,

Последний шанс у населения –

Спастись путём переселения.

Софья Петровна- женщина, скромная, интеллигентная, каждый день исправно отправляющаяся на службу, живущая в маленькой комнате в квартире, прежде полностью принадлежавшей их семье. В комнатке у неё чисто и просто. Она  после смерти мужа, одна воспитывает сына гордится им, молодым передовиком одного из уральских заводов (о нём даже в газетах пишут!), и мечтает о том, что, когда у неё появится внук, она уговорит сына назвать его Владлен, а если внучка — Нинель (очень красиво, на французский манер, а если прочесть наоборот, будет «Ленин»).

Ленинград, 30-е годы… Сколько таких женщин сидело вечерами при свете ламп, с гордостью читая про успехи советского народа в газете «Правда» и слушая радио, где сообщали об успехах,  но и о борьбе с врагами народа. И вдруг известие, что  сын арестован. Как? Почему? Это всего лишь ошибка. Если попросить  то ей помогут, разберутся, освободят...

«Через два часа Софья Петровна следом за древней старухой вступила на первую ступеньку деревянной лестницы. Через три — в первую комнату. Через четыре — во вторую и через пять — следом за извивающейся очередью — снова в первую.… Было три часа. Софья Петровна сосчитала — перед ней ещё пятьдесят девять человек.»

Но она верит, что это всего лишь ошибка, что разберутся, что вот вот сын позвонит в дверь. 

Получив одно единственное письмо от сына она медленно сжигает его. ...

Прочитай я ее раньше, может не было бы такого тяжёлого впечатления. 

Автор повести дочь Корнея Чуковского, Лидия Чуковская. 

Только что посмотрела фильм «Не смотрите вверх» с Л.ди Каприо. Судя по коментариям фильм чуть ли не гениальный. Возможно. Но это не мой жанр. Поэтому и впечатление двоякое. Я просто заставила себя досмотреть его до конца. По жанру это как бы фантастика, но по сути это фильм памфлет на нашу действительность. Злая сатира и сарказм вот пожалуй самые точные определения на мой взгляд. Если вкратце, то сюжет таков. Аспирантка Мичиганского университета обнаруживает приближающийся к земле астероид. Столкновения не избежать. Но президентша Америки занята подготовкой к выборам, телевидение больше волнует частная жизнь каких то певичек, в общем все как в жизни, судьбы людей по боку… И конечно же и президентша и бизнесмены тут же решили воспользоваться этой ситуацией в свою пользу. Ведь эта комета содержит золото, платину. И плевать, что жизнь на земле может исчезнуть, главное нажива здесь и сейчас. 

Ну а если заменить большую комету на маленький вирус… Вот такой фильм-памфлет, или фельетон, или… наша почти действительность. И финал фильма вполне закономерный, только досмотрите до конца, после титров.

Читаю в ВК этого автора, очень забавные у него выходят юморные рассказявки (как он их сам называет). Хочу одной из них поделиться.)

+++++++

— Обратите внимание на следующий вольер, — экскурсовод, строгий франт в чёрном костюме, повысил голос, — здесь у нас Депрессия Осенняя.

Серое невзрачное существо, всё в колтунах свалявшейся шерсти, тяжело вздохнуло и рухнуло набок прямо посреди клетки.

— Нет, нет, — франт сделал страшное лицо, — уберите детей подальше.

— Она может напасть? — Женщина в красной шляпе прижала к себе девочку лет пяти. — Какой ужас!

— Нет, что вы, мадам. Наоборот: большое количество детей приводит её в ужасное состояние. Чахнет и отказывается от еды. Даже плачет без удовольствия. А теперь пройдёмте дальше. Посмотрите, один из наиболее трудноуловимых экземпляров — Женская Логика.

Растрёпанное существо ярко-розового цвета с жёлтыми полосками перекладывало в углу клетки цветные кубики. То ли строило башню, то ли складывало звездолет, то ли клеило миниатюру «Рабочий и колхозница» в масштабе десять к одному, фрагмент левой ступни правой фигуры.

— Нет, не надо её ни о чём спрашивать. Этим вы её раздразните, и она будет кидаться на посетителей. Посмотрите на вольер напротив — Гостеприимство Родственное.

Там, похожее на панду существо, зажало подмышкой невероятно тощую, с выпирающими рёбрами, зверушку и насильно пичкало её стеблями сельдерея.

— Кого оно кормит?

— Это Диета, не обращайте внимания.

— А это что за зверь? — мужчина в синей кепке указал на вольер, где восьмирукое существо на мягких лапах бесшумно кралось к кормушке. Заметив, что на него смотрят, оно распахнуло огромную пасть с тремя рядами зубов и зашипело.

— Это Ночной Перекус Холодильниковый. У нас он очень часто встречается. Пойдёмте дальше. Вот здесь — выводок Понедельничных Мыслей.

Десяток похожей на хомячков мелюзги без остановки бежал в огромном колесе.

— Рядом — Пятничная Мысль.

Большой полосатый ленивец медленно раскачивался на ветке и протяжно урчал: «Пивооооо».

— Простите, — джентльмен в цилиндре обратился к экскурсоводу, — а Совесть Политика у вас есть?

— Да, целых три штуки. У нас самая богатая коллекция на планете. Но отдел микробиологии сегодня не работает.

Экскурсия неспешно продвигалась вперёд. Белобрысый мальчик лет двенадцати отстал от группы, чтобы завязать шнурки на кроссовках. Он уже поднимался, когда его тихонько подёргали за штанину. Около ноги стояло маленькое ушастое существо и тянуло к нему лапки.

— Забери меня, — тоненько пискнул зверёк.

Мальчик поднял его, и тот юркнул в карман куртки.

— А ты кто? — Шёпотом спросил новый хозяин.

— Я — Мечта стать космонавтом, — ушастик завозился, устраиваясь удобнее, — будешь меня кормить, я вырасту большая-большая. И обязательно сбудусь.

Парнишка улыбнулся, поплотнее закрыл карман и побежал догонять экскурсию.

(с) Александр Котобус Горбов

Книга «Пятничные рассказявки» красный том.

Помните как затаив дыхание ждали, что последует за этими словами… Прошло почти полвека с тех пор как и стар и мал замирали перед телевизором (ещё чёрно-белым) переживая и за Штирлица и за отважной радисткой Кэт.

Действие военной драмы происходит во время Второй мировой войны незадолго до капитуляции Германии — с 12 февраля по 24 марта 1945 года. Главный герой — советский разведчик Максим Максимович Исаев внедряется в высшие эшелоны гитлеровской Германии под именем Макса Отто фон Штирлица, чтобы выяснить, кто из немецких руководителей ведет переговоры о «сепаратном мире» с США и Великобританией.

В основу сюжета легли реальные события Второй мировой войны — операция «Санрайз», во время которой власти Германии пытались заключить мир с западным союзниками СССР.

Несмотря на исторический контекст фильма до сих пор нет единого мнения по поводу того, кто мог послужить прототипом главного героя Максима Исаева. Автор романа Юлиан Семенов рассказывал, что за образом главного героя стоит множество реальных историй советских разведчиков, с которыми ему удалось познакомиться во время изучения архивных материалов.

По воспоминаниям Лиозновой, сложнее всего давался выбор актера для главной роли советского шпиона. Так, Штирлицем мог стать Иннокентий Смоктуновский, Олег Стриженов и другие актеры. В итоге роль досталась актеру Вячеславу Тихонову, до этого снимавшегося в таких фильмах, как «Молодая гвардия» и «Война и мир».

11 августа 1973 г. 48 лет назад  

В СССР начался показ фильма «Семнадцать мгновений весны

Сегодня день рождения  М.Зощенко.

Просто почитайте его рассказ))

 Откровенно говоря, я предпочитаю хворать дома.

Конечно, слов нет, в больнице, может быть, светлей и культурней. И калорийность пищи, может быть, у них более предусмотрена. Но, как говорится, дома и солома едома.

А в больницу меня привезли с брюшным тифом. Домашние думали этим облегчить мои неимоверные страдания.

Но только этим они не достигли цели, поскольку мне попалась какая-то особенная больница, где мне не все понравилось.

Все-таки только больного привезли, записывают его в книгу, и вдруг он читает на стене плакат: «Выдача трупов от 3-х до 4-х».

Не знаю, как другие больные, но я прямо закачался на ногах, когда прочел это воззвание. Главное, у меня высокая температура, и вообще жизнь, может быть, еле теплится в моем организме, может быть, она на волоске висит — и вдруг приходится читать такие слова.

Я сказал мужчине, который меня записывал:

— Что вы, — говорю, — товарищ фельдшер, такие пошлые надписи вывешиваете? Все-таки, — говорю, — больным не доставляет интереса это читать.

Фельдшер, или как там его, — лекпом, — удивился, что я ему так сказал, и говорит:

— Глядите: больной, и еле он ходит, и чуть у него пар изо рту не идет от жара, а тоже, — говорит, — наводит на все самокритику. Если, — говорит, — вы поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от трех до четырех выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать.

Хотел я с этим лекпомом схлестнуться, но поскольку у меня была высокая температура, 39 и 8, то я с ним спорить не стал. Я только ему сказал:

— Вот погоди, медицинская трубка, я поправлюсь, так ты мне ответишь за свое нахальство. Разве, — говорю, — можно больным такие речи слушать? Это, — говорю, — морально подкашивает их силы.

Фельдшер удивился, что тяжелобольной так свободно с ним объясняется, и сразу замял разговор. И тут сестричка подскочила.

— Пойдемте, — говорит, — больной, на обмывочный пункт.

Но от этих слов меня тоже передернуло.

— Лучше бы, — говорю, — называли не обмывочный пункт, а ванна. Это, — говорю, — красивей и возвышает больного. И я, — говорю, — не лошадь, чтоб меня обмывать.

Медсестра говорит:

— Даром что больной, а тоже, — говорит, — замечает всякие тонкости. Наверно, — говорит, — вы не выздоровеете, что во все нос суете.

Тут она привела меня в ванну и велела раздеваться.

И вот я стал раздеваться и вдруг вижу, что в ванне над водой уже торчит какая-то голова. И вдруг вижу, что это как будто старуха в ванне сидит, наверно, из больных.

Я говорю сестре:

— Куда же вы меня, собаки, привели — в дамскую ванну? Тут, — говорю, — уже кто-то купается.

Сестра говорит:

— Да это тут одна больная старуха сидит. Вы на нее не обращайте внимания. У нее высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что вы раздевайтесь без смущения. А тем временем мы старуху из ванны вынем и набуровим вам свежей воды.

Я говорю:

— Старуха не реагирует, но я, может быть, еще реагирую. И мне, — говорю, — определенно неприятно видеть то, что там у вас плавает в ванне.

Вдруг снова приходит лекпом.

— Я, — говорит, — первый раз вижу такого привередливого больного. И то ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо. Умирающая старуха купается, и то он претензию выражает. А у нее, может быть, около сорока температуры, и она ничего в расчет не принимает и все видит как сквозь сито. И, уж во всяком случае, ваш вид не задержит ее в этом мире лишних пять минут. Нет, — говорит, — я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере, тогда им все по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания.

Тут купающаяся старуха подает голос:

— Вынимайте, — говорит, — меня из воды, или, — говорит, — я сама сейчас выйду и всех тут вас распатроню.

Тут они занялись старухой и мне велели раздеваться.

И пока я раздевался, они моментально напустили горячей воды и велели мне туда сесть.

И, зная мой характер, они уже не стали спорить со мной и старались во всем поддакивать. Только после купанья они дали мне огромное, не по моему росту, белье. Я думал, что они нарочно от злобы подбросили мне такой комплект не по мерке, но потом я увидел, что у них это — нормальное явление. У них маленькие больные, как правило, были в больших рубахах, а большие — в маленьких.

И даже мой комплект оказался лучше, чем другие. На моей рубахе больничное клеймо стояло на рукаве и не портило общего вида, а на других больных клейма стояли у кого на спине, а у кого на груди, и это морально унижало человеческое достоинство.

Но поскольку у меня температура все больше повышалась, то я и не стал об этих предметах спорить.

А положили меня в небольшую палату, где лежало около тридцати разного сорта больных. И некоторые, видать, были тяжелобольные. А некоторые, наоборот, поправлялись. Некоторые свистели. Другие играли в пешки. Третьи шлялись по палатам и по складам читали, чего написано над изголовьем.

Я говорю сестрице:

— Может быть, я попал в больницу для душевнобольных, так вы так и скажите. Я, — говорю, — каждый год в больницах лежу и никогда ничего подобного не видел. Всюду тишина и порядок, а у вас что базар.

Та говорит:

— Может быть, вас прикажете положить в отдельную палату и приставить к вам часового, чтобы он от вас мух и блох отгонял?

Я поднял крик, чтоб пришел главный врач, но вместо него вдруг пришел этот самый фельдшер. А я был в ослабленном состоянии. И при виде его я окончательно потерял свое сознание.

Только очнулся я, наверно, так думаю, дня через три.

Сестричка говорит мне:

— Ну, — говорит, — у вас прямо двужильный организм, Вы, — говорит, — скрозь все испытания прошли. И даже мы вас случайно положили около открытого окна, и то вы неожиданно стали поправляться. И теперь, — говорит, — если вы не заразитесь от своих соседних больных, то, — говорит, — вас можно будет чистосердечно поздравить с выздоровлением.

Однако организм мой не поддался больше болезням, и только я единственно перед самым выходом захворал детским заболеванием — коклюшем.

Сестричка говорит:

— Наверно, вы подхватили заразу из соседнего флигеля. Там у нас детское отделение. И вы, наверно, неосторожно покушали, из прибора, на котором ел коклюшный ребенок. Вот через это вы и прихворнули.

В общем, вскоре организм взял свое, и я снова стал поправляться. Но когда дело дошло до выписки, то я и тут, как говорится, настрадался и снова захворал, на этот раз нервным заболеванием. У меня на нервной почве на коже пошли мелкие прыщики вроде сыпи. И врач сказал: «Перестаньте нервничать, и это у вас со временем пройдет».

А я нервничал просто потому, что они меня не выписывали. То они забывали, то у них чего-то не было, то кто-то не пришел и нельзя было отметить. То, наконец, у них началось движение жен больных, и весь персонал с ног сбился. Фельдшер говорит:

— У нас такое переполнение, что мы прямо не поспеваем больных выписывать. Вдобавок у вас только восемь дней перебор, и то вы поднимаете тарарам. А у нас тут некоторые выздоровевшие по три недели не выписываются, и то они терпят.

Но вскоре они меня выписали, и я вернулся домой.

Супруга говорит:

— Знаешь, Петя, неделю назад мы думали, что ты отправился в загробный мир, поскольку из больницы пришло извещение, в котором говорится: «По получении сего срочно явитесь за телом вашего мужа».

Оказывается, моя супруга побежала в больницу, но там извинились за ошибку, которая у них произошла в бухгалтерии. Это у них скончался кто-то другой, а они почему-то подумали на меня. Хотя я к тому времени был здоров, и только меня на нервной почве закидало прыщами. В общем, мне почему-то стало неприятно от этого происшествия, и я хотел побежать в больницу, чтоб с кем-нибудь там побраниться, но как вспомнил, что у них там бывает, так, знаете, и не пошел.

И теперь хвораю дома.

… под занавес сезона в начале июля)  В театре Моссовета соблазнило любимое: комедия Оскара Уальда «Как важно быть серьезным». Молодежь играла неплохо, декорации минимализм, настроение создали… НО!

Сегодня всемирный день книголюбов. Не жизнь а сплошной праздник.)) Не успели отпраздновать Кошкин день, празднуем книжкин день.) Поздравляю всех любителей читать/слушать книги. Кстати, что вы сейчас читаете?

Мне посоветовали одну книгу Анри Левенбрюка, но я не нашла аудиовариант на русском. Начала слушать его же «Синдром Коперника». Честно говоря не в восторге. Слишком много шизофрении. Ясно, само повествование ведётся от лица шизофреника, который по ходу не шизофреник, а телепат… Вобщем, пока слушаю))

Приду и сюда со своими страшилками )) 

Посмотрела «Чужака» Стивена Кинга, ну и книгу, само собой, ещё раньше прочитала. Теперь поделюсь впечатлениями и мыслями. Наверное, будут какие-то спойлеры, но это не точно. Итак.

Просто почитайте.....

Пастернаку

Он доживал в стране как арестант,
Но до конца писал всей дрожью жилок:
В России гениальность – вот гарант
Для унижений, казней и для ссылок.

За честность, тонкость, нежность, за пастель
Ярлык приклеили поэту иноверца,
И переделкинская белая постель
Покрылась кровью раненого сердца.

Разоблачил холоп хозяйский культ,
Но, заклеймив убийства и аресты,
Он с кулаками встал за тот же пульт
И тем же дирижировал оркестром.

И бубнами гремел кощунственный финал,
В распятого бросали гнева гроздья.
Он, в вечность уходя, беспомощно стонал,
Последние в него вбивались гвозди.

Не много ли на век один беды
Для пытками истерзанного мира,
Где в рай ведут поэтовы следы
И в ад – следы убийц и конвоиров.

***

Мамаша, успокойтесь, он не хулиган,

Он не пристанет к вам на полустанке,

В войну Малахов помните курган?

С гранатами такие шли под танки.

Такие строили дороги и мосты,

Каналы рыли, шахты и траншеи.

Всегда в грязи, но души их чисты,

Навеки жилы напряглись на шее.

Что за манера — сразу за наган,

Что за привычка — сразу на колени.

Ушел из жизни Маяковский — хулиган,

Ушел из жизни хулиган Есенин.

Чтоб мы не унижались за гроши,

Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,

Ушел из жизни хулиган Шукшин,

Ушел из жизни хулиган Высоцкий.

Мы живы, а они ушли туда,

Взяв на себя все боли наши, раны...

Горит на небе новая Звезда,

Ее зажгли, конечно, хулиганы.

__________ 

Валентин Гафт 

Хулиганы

В. Высоцкому

#poem_averinaclub